Об отношении этом Е.В. Барсов, известный историк литературы, сообщает так:
«Однажды, во время беседы с В.О. Ключевским о современных литераторах, я спросил его:
- А как Вы смотрите на Горького и чем объясняете успех его произведений?
- Горький, - ответил он, - это пропаганда, а пропаганда не есть литература. Горький пришёлся по плечу общества, которое теперь особенно умножается. Это люди, борющиеся за своё существование, много читающие и этим путём работающие над собою больше, чем учащаяся молодёжь, но в них нет никакой устойчивости: они хромают на обе колени и влекутся всяким ветрам учения. Этому слою низменных людей, с напряжёнными потугами на интеллигентов, совершенно по плечу творения его собрата: и снохачество «на плотах», и «дно» всяких мерзостей с примесью ницшеанства, политиканства и т.п. У Горького не талант, а пылкое воображение.
- Однако, Василий Осипович, Горький известен и за границей и там его хвалят, - возразил я.
- Если его славят за границей, - отвечал он, - то и там есть отбросы общества, имеющие свои газеты, кои видят в Горьком свои вкусы и кричат о них.
- Но недаром же и наша Академия наук хотела возвести Горького в академики российской словесности, - заметил я.
- Если бы Академия это сделала, - продолжал Василий Осипович, - по Сеньке была бы и шапка. Академия сама спустилась бы на «дно» Горького, и здесь среди оборванцев явился бы и герой в академическом мундире с проповедью физической силы против морали и социализма против собственности и государства. Воображаем, как тогда ликовали бы и рукоплескали бы зрители «Дна», вознося превыше небес Российскую академию наук, но что сказала бы тогда История русского просвещения? Мрачно и уныло отметила бы она на своих страницах это несуразное явление.
- Жестоко Ваше слово, Василий Осипович, - заметил я, - но ведь, говорят, Горький достал Ваши лекции и выучил их наизусть.
- Ну, что ж, - отвечал он, - жаль напрасного труда. Не в коня корм - изучение моих лекций. Горький и после этого остался тем же Горьким, то есть пропагандистом идеалов "дна"».
В словах Ключевского любопытен даже выбор выражений. Так, фраза "проповедь физической силы против морали и социализма против собственности и государства" показывает, что Ключевский всегда оставался верным учеником Б.Н.Чичерина. Ведь эта фраза - совершенно чичеринская, и могла сказаться только у того, кто внимательно читал "Собственность и государство".
А выражение – «не в коня корм» - забавно перекликается с признанием, которое сделал в своем письме Горькому А.В.Амфитеатров (которого с Горьким роднило многое, и не в последнюю очередь - неостановимая, никогда не иссякавшая писучесть):
«Я сейчас совершенно покорен третьим томом курса русской истории Ключевского, - пишет Амфитеатров. - Личные характеристики у него - поистине Шекспира, Тацита и Льва Толстого достойные. Как подумаешь, что все это когда-то, студентом, слышал с кафедры самого Ключевского,- и был не в коня корм» (письмо от 22 августа 1908 г.).
(К слову сказать, по тиражам своим этот самый Амфитеатров опережал тогда и Горького: по данным отчета библиотечной выставки за 1911 г., Амфитеатров занял второе место в провинциальных библиотеках (первое принадлежало
В своих похвалах Ключевскому один корреспондент не отстаёт от другого, и вот уже Горький пишет Амфитеатрову (в 1911 году):
«Я очень огорчен смертью Ключевского. Потерять на расстоянии 6 месяцев таких людей, как Толстой и Ключевский, - это жуткое дело для страны. А в промежутках, хоть и поменьше калибром, а все же крупные мертвецы - Сергеевич, Муромцев, Якубович...
Ключевского мне особенно жаль и потому, что умер рано, не кончив своего великого и мудрого дела (в противоположность Льву Ник[олаевичу], который, наоборот, слишком пережил свое дело), да и потому, что - как смолоду зачаровал он меня с кафедры, так и в склоне к старости чаруюсь книгою. Если у нас за последние 30-40 лет являлся литературно-научный гений, то, конечно, это был Ключевский... Думаю, что суждено этому человеку расти по смерти долго и мощно. Народная фигура».
Однако Ключевский, как мы уже убедились, платил Горькому совсем не той же монетою. Раздражала его, среди прочего, напыщенность сего «буревестника», деланность поз и преувеличенность фраз. В воспоминаниях Бунина о Чехове встречается такой фрагмент:
«Расспрашивал Антон Павлович меня и о первом представлении пьесы Горького "На дне" и об ужине, который стоил 800 рублей и что за такую цену подавали?
Я, изображая Горького, говорил:
- Рыбы первым делом и какой-нибудь этакой, чорт ее дери совсем, чтобы не рыба была, а лошадь!
Чехов очень смеялся, а особенно замечанию профессора Ключевского, который был беспечно-спокоен, мирно-весел, чистенький, аккуратный, в застегнутом сюртучке, слегка склонив голову на бок и искоса, поблескивая очками и своим лукавым оком, мы стояли рядом, и он тихо сказал:
- Лошадь! - Это, конечно, по величине приятно. Но немножко и обидно. Почему же непременно лошадь? Разве мы все ломовые?»