«Дело состояло в том, что молодой человек, два раза не выдержавший экзамен, держал третий раз, и когда экзаменатор опять не пропустил его, болезненно-нервный студент, видя в этом несправедливость, схватил со стола перочинный ножик и в каком-то припадке исступления бросился на профессора и нанес ему несколько ничтожных ран.
-- Как фамилия? -- спросил Николай.
-- Бжезовский.
-- Поляк?
-- Польского происхождения и католик, -- отвечал Чернышев.
Николай нахмурился.
Он сделал много зла полякам. Для объяснения этого зла ему надо было быть уверенным, что все поляки негодяи. И Николай считал их таковыми и ненавидел их в мере того зла, которое он сделал им.
-- Подожди немного, -- сказал он и, закрыв глаза, опустил голову.
Чернышев знал, слышав это не раз от Николая, что, когда ему нужно решить какой-либо важный вопрос, ему нужно было только сосредоточиться на несколько мгновений, и что тогда на него находило наитие, и решение составлялось само собою самое верное, как бы какой-то внутренний голос говорил ему, что нужно сделать. Он думал теперь о том, как бы полнее удовлетворить тому чувству злобы к полякам, которое в нем расшевелилось историей этого студента, и внутренний голос подсказал ему следующее решение. Он взял доклад и на поле его написал своим крупным почерком: "Заслуживает смертной казни. Но, слава богу, смертной казни у нас нет. И не мне вводить ее. Провести 12 раз скрозь тысячу человек. Николай", - подписал он с своим неестественным, огромным росчерком.
Николай знал, что двенадцать тысяч шпицрутенов была не только верная, мучительная смерть, но излишняя жестокость, так как достаточно было пяти тысяч ударов, чтобы убить самого сильного человека. Но ему приятно было быть неумолимо жестоким и приятно было думать, что у нас нет смертной казни.»
Так всё изложено у Толстого. А теперь правда. Л.Н. искусственно соединил здесь два совершенно различных эпизода: дело Ивана Сочинского 1838 г. и резолюцию Николая 1827 г., которая предписывала наказать 12 тысячами ударов нарушителей карантинного режима. Резолюцию эту в подлиннике никто не видел, она давным-давно без ссылок на источник (место хранения и как получена) была опубликована в «Русской старине» Семевским. http://www.runivers.ru/bookreader/book199583/#page/676/mode/1up Но из нее как минимум следует, что Николай заменил таким образом смертную казнь по приговору суда: разумеется, это вовсе не было реальным смягчением участи приговоренных, но позволяло избежать прецедента в виде исполнения смертной казни, что было важно исходя из общих соображений. Толстой же, ничтоже сумняшеся, изображает дело так, будто суда никакого нет, сам царь и является для несчастного студента судьей, как восточный владыка.
Но это отнюдь не главное. Суровость наказания по резолюции, непонятная сегодня, объяснялась тем, что карантинные нарушения при тогдашних условиях вели к распространению страшных болезней и к тысячам невинных жертв. «От одной свечи Москва сгорела». Бессарабия была рекордсменом по части эпидемий чумы - 3 вспышки за предыдущие 15 лет. Такими вещами не шутят. Поэтому карантинное нарушение было одно из очень немногих преступлений, которые по тогдашнему закону в принципе могли караться смертной казнью.
А вот попытка нанести кому-нибудь «несколько ничтожных ран», вопреки Толстому, уж точно не повела бы к такому наказанию. И действительно не повела. Ведь случай со студентом - подлинный: это весьма громкое дело Ивана Сочинского, студента Медико-Хирургической академии, детально изложенное в «Русских уголовных процессах» юриста А.Любавского (т. 2, стр. 491 и далее). Оттуда видно, что раны, нанесенные профессору и еще двум лицам, были не совсем ничтожные, что наказание Сочинскому по приговору военного суда было определено в 1500 ударов, то есть в восемь раз (!) меньше, чем пишет Толстой, и что дело было отнюдь не в польском происхождении студента: ровно наоборот - Сочинский был в глазах начальства скорее «антиполяк», т.к. служил в лейб-гвардии Уланском полку, в составе его брал Варшаву и был награжден за это медалью. От действительной службы он был освобожден, ему была предоставлена возможность выучиться на медика в Академии, то есть открыта дорога к карьере - шанс, о котором остальные солдаты могли только мечтать.
Как он вынес это наказание – в точности не известно: гуляющая по интернету цитата, из которой явствует, что он-де умер, доверия не внушает, так как источник ее не отыскивается, да и наказанные гораздо большим количеством ударов обычно выживали: так, доподлинно известно, что получившие по 6 тысяч шпицрутенов участники восстания Семеновского полка – все выжили http://www.proza.ru/2013/11/26/1125 Для ясности: я не испытываю никакого восторга перед этим жутким изобретением пруссаков (как и перед французским изобретением имени доктора Гильотена), а также хорошо понимаю, что литератор имеет право на известную долю вымысла: вспомним, что на языке пушкинской эпохи «враки» суть нечто, заслуживающее всяческого снисхождения, а то и благосклонности («люблю я дружеские враки»). Но, как говорит пословица, «ты ври-ври, да не завирайся»…
Что же касается ненависти Николая к полякам (причинил-де им ни с того ни с сего много зла), то и тут все поставлено с ног на голову. Когда читаешь описание событий 1829-32 гг., то поражают две вещи: с одной стороны, либерализм и миролюбие Николая (он прямо заискивал перед поляками - короновался по католическому обряду, чего не сделал даже Александр I, неукоснительно соблюдал все привилегии Царства Польского, притом что поляки были самой привилегированной нацией в империи и имели намного больше прав, чем их соотечественники под властью Австрии и Пруссии; после начала мятежа до последнего тянул с открытием военных действий против мятежников, вел с ними переговоры, даже произвел их посланца во флигель-адьютанты за смелость и откровенность), а с другой – какая-то безумная наглость польского революционного правительства: одно требование, обращенное к Николаю, передать в Царство украинские и белорусские земли бывшей Речи Посполитой чего стоит… А требование начать войну с Австрией с целью присоединить к Царству Галицию? Это нечто запредельное, но ведь было и такое… Поэтому, кто там кому в действительности причинил зло – это даже не вопрос. Николай вообще хотел отделаться от поляков подобру-поздорову и предлагал королю Пруссии забрать их себе, но тот не согласился – мол, у самого такого добра навалом…
Ну и дальше Толстой продолжает в той же манере: например, Николай якобы приказывает «отдать в солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч душ государственных крестьян в удельные.
-- Я делаю это потому, что считаю это нужным, -- сказал он. -- А рассуждать об этом не позволяю.
Бибиков понимал всю жестокость распоряжения об униатах и всю несправедливость перевода государственных, то есть единственных в то время свободных людей, в удельные, то есть в крепостные царской фамилии. Но возражать нельзя было.»
Уж не знаю, откуда Л.Н. взял этот случай, но с точки зрения государственных крестьян перевод их в удельные был благом, несомненной удачей: так, смертность среди удельных крестьян на тысячу человек была гораздо ниже, чем у государственных (25 против 40), да и в целом они были самой благополучной частью крестьянства, и к тому же отнюдь не находились на положении крепостных: как сказано в специальной монографии о правосубъектности удельных крестьян, «удельное ведомство во второй четверти XIX в. в своих распорядительных документах и переписке фактически прекращает ссылки на «право помещичье», а в 1843 г. юридически признает за удельными крестьянами статус «свободных сельских обывателей», которым обладали по закону и государственные крестьяне.» http://statehistory.ru/books/14/udelnye-krestyane/3
Слышал я, будто В.В.Розанов называл эти толстовские страницы о Николае «позорными»; если так, то поделом.