На днях Гайдаровскую премию получил М.А.Давыдов за тысячестраничную книгу о модернизации времен Витте и Столыпина, и я искренне порадовался за хорошего человека: это действительно крупный исследователь, опровергнувший много большевицких и левацких измышлений, особенно по т.н. «аграрному вопросу».

Помнится, на меня большое впечатление произвел давыдовский пассаж из лекции на Политру о том, как «прогрессивная общественность» изолгалась в изображении ужасов голода. Вот этот отрывок:

«Широчайшая продовольственная помощь, которой ведало МВД, была для СМИ неиссякаемым источником самых разнообразных и нередко бесстыдных инсинуаций. Очень часто газетные сообщения оказывались неверными. Об этом можно и нужно писать не одну диссертацию.

В Отчете по продовольственной кампании 1911-1912 гг. есть специальный раздел «Периодическая печать», в котором наглядно демонстрируются приемы российской прессы того времени. Приведу лишь один фрагмент из него. С декабря 1911 г. в СМИ стали «появляться телеграммы о случаях смерти от недоедания, а также о самоубийствах, вызванных голодом, и, наконец, было сообщено о распродаже голодными крестья¬нами детей киргизам. По сообщениям этим производились самые тщательные проверки не только местным губернским начальством, но проверялись они и при командировках на места чинов центральных учреждений, на которых возлагались особые поручения по продовольственному делу. Все эти сообщения оказались неверными.

Так, например, крестьянин Леонтий Павлов, якобы три дня просившийся на общественные работы и не принятый, умерший к вечеру третьего дня от голода, как оказалось, долгое время страдал одышкой, и, имея сына - хорошего работника и не нуждаясь, сам от работ по болезни отказался; умер скоропостижно.

Оказалось неверным и сообщение о смерти, удостоверенной якобы вскрытием, от питания одной гнилой картошкой трех детей с. Киязлы. Ничего общего с голодом не имели также причины смерти крестьян Березкина и Куликова.

Не подтвердилось и известие о смерти двух детей от голода в с.Сокуре. Духовенство, земский врач, смотритель земского училища и члены волостного попечительства заявили, что таких случаев не было, а размер оказанной населению Сокур помощи указывает, что таких случаев и не могло быть.

Сообщения о смерти от голода в поселке Грузинове, Саратовского уезда, проверить не удалось, так как такого поселка в данной местности не оказалось(!)…
Точно также не подтвердились и корреспонденции о самоубийствах от голода.

Крестьянин Калмыков, о котором сообщалось, что он, голодая, пошел «в кусочки», а ничего не собрав, вернулся домой и повесился, оказался рабочим, живущим на готовых харчах в экономии помещика Устинова, получающим жалованье и совершенно не нуждающимся и никогда нищенством не занимавшимся. В виду семейного разлада и в сильно нетрезвом виде, Калмыков взял веревку и заявил, что пойдет вешаться, но его во время успели остановить.

Порезнов, о котором сообщалось, что он повесился, оказался жив и заявил, что о своем якобы покушении на самоубийство он узнал из газет…

Ничего общего с неурожаем, конечно, не имело и самоубийство алкоголика- живописца, покушавшегося на самоубийство в г.Саратове.

Большое впечатление произвела телеграмма из Оренбурга следующего содержания. «Врач отряда официально сообщает о том, что в поселке Денисовском Кустанайского уезда голодные крестьяне, не получая помощи, в отчаянии распродают своих детей киргизам».

Оказалось, что указанное сообщение действительно было сделано, но не врачом отряда, а переселенческим пунктовым фельдшером Сатуниным, который сделал его, побывав в конце ноября в поселках Денисовском, Коломенском, Гришинском и Карпыковском. Дознанием, проведенном во всех посещенных Сатуниным поселках, установлено, что случаев продажи переселенцами своих детей киргизам ни одного не было, разговор же об этом возник в виду того, что крестьянин поселка Карпыковского, Михаил Перетянин, явившись 7 ноября в сельскую управу, требовал выдачи ему продовольственного пособия, назначенного в виду производившихся в то время общественных работ только семьям, не имеющим рабочих. И получив отказ, демонстративно грозил продать своего двенадцатилетнего сына бывшему у него в гостях киргизу Аяцкой волости Мандобеку Калманову, будто бы согласившемуся на эту покупку.

Этот прием понравился всему поселку, включившему 8 ноября эту угрозу в свой приговор, представленный крестьянскому начальнику 14 ноября, с ходатайством о выплате продовольствия. Поселок Карпыковский, имеющий 182 двора, заработал в течение осени 4156 руб. 76 коп. на общественных работах, а с 19 декабря, как и все перечисленные выше, получал продовольственную ссуду. В течение же первой половины 1911 года получил 31500 рублей деньгами домообзаводственных ссуд.

Крестьянин Перетянин перед описанным случаем два месяца служил возчиком казенного обоза, получая 18 рублей в месяц казенного жалованья. Фельдшер Сатунин объяснил, что основанием для донесения ему послужил случай с крестьянином». Число подобных примеров легко умножить.

Вот так российская пресса формировала у читателей картину окружающего мира.

Кстати, в свете сказанного особенно ясна несостоятельность идеи о том, что правительство пренебрегало общественным мнением. Поскольку в стране была реальная свобода слова, то власть постоянно была под микроскопом и под прицелом одновременно» (конец цитаты).

Большая часть подобной лажи до сих пор кочует по красно-либеральным блогам без всякого опровержения.

Но даже у Давыдова иногда проскальзывают рецидивы этих мифов, что, впрочем, не так уж удивительно: реалии того времени замифологизированы по самое не могу, так что даже большие знатоки эпохи порой проваливаются в капканы, оставленные большевиками и прочими «освободителями». Так, в своем выступлении на «Эхе» Давыдов приписывает Николаю II слова о том, что «парламента у нас, слава Богу, нет» (вопреки существованию Государственной Думы). В действительности ничего подобного Николай не говорил, а сказал это в 1908 г. министр финансов Коковцев, о чем тут же пожалел (фразу сочли неуместной все, в том числе Столыпин и коллеги по кабинету). Но в государственно-правовых терминах того времени Коковцев имел право такое сказать: в то время «парламент» и «парламентаризм» не всегда отождествлялись с народным представительством. Парламент в узком смысле – это народное представительство, не просто участвующее в законодательстве, как Гос. Дума, но еще и контролирующее исполнительную власть, а таких прав Дума не имела. Именно это имел в виду Коковцев.

Изменения семантики вообще порождают много недоразумений (на что указывает сам Давыдов на примере эволюции понятия «голод»). Многим известна фраза Александра III: «Конституция? Чтобы русский царь присягал каким-то скотам?» Не факт, что он ее произносил (фраза известна из третьих рук), но обычно ее приводят в доказательство того, что Александр не признавал ничего, кроме абсолютизма, а к конституционным формам питал отвращение. Но из самой фразы видно, что под «конституцией» он разумел лишь ситуацию, когда монарх приносит присягу. Между тем, монаршья присяга - черта именно парламентарной монархии (когда монарх царствует, но не правит), и «конституция» порой действительно отождествлялась с парламентаризмом. Однако эта фраза не свидетельствует о неприемлемости для него дуалистической монархии, при которой исполнительная власть остается в руках монарха, но законодательную власть он осуществляет вместе с народным представительством, не присягая никому (как не присягали его датские или германские родственники, хотя и были ограничены законодательным представительством).

Дуалистическая монархия – это именно то, что возникло в 1905 г. с октябрьским манифестом. Это тоже конституционный строй, «конституция», но в широком смысле этого слова. Такой смысл также бытовал в это время (отсюда нередкая путаница). Например, бывший министр юстиции, престарелый граф Пален, во время петергофских совещаний 1905 г. в перерыве, за чаем, сказал царю (его слова записал Половцев, стоявший рядом): «Говорить, что Вы не дали конституции, значит куртизанить. Вы дали конституцию и должны ее сохранить». Николай и сохранял – даже во время Первой мировой войны, которая дала отличный повод закрыть парламент (подобно тому, как это сделали в Австрии).

Также напрасно Давыдов говорит, будто Николай препятствовал смягчению положения евреев (то есть лиц иудейского вероисповедания). Его расхождение со Столыпиным по этому вопросу сводилось как раз к тому, каким образом это сделать – через народное представительство или чрезвычайно-указным порядком. Николай опасался погромов (смысл черты оседлости заключался в сколь возможном их предотвращении и в снижении уровня низового антисемитизма; Екатерина II ввела ее нехотя, под давлением снизу и только через 20 лет после присоединения бывших польских провинций). Поэтому законопроект об отмене черты был внесен в Думу, но там и застрял. Так что заблокировало эту реформу именно народное представительство, а не самодержавие.

При разборе мифологии «голодного экспорта» Давыдову стоило бы также упомянуть о знаменитой фразе министра финансов Вышнеградского, столь любимой левыми публицистами: «Не доедим, но вывезем». Ее никто не слышал, кроме одного свидетеля, да и тот считал ее шуткой, а точная правда заключается в том, что запрет на экспорт во время действительного голода 1891 г. ввели именно по настоянию Вышнеградского. То есть реальные факты были совершенно перпендикулярны левому вранью.

Но это, конечно, всего лишь мелкие оговорки к очень качественному нарративу. Так что читайте Давыдова, а не зыгарей всяких...