Старый граф Делянов, стремящийся петь в тон настроению данного момента и говорящий с некоторых пор только в том духе, что "нам нужна палка", горячо ратует в пользу проекта Дурново. Победоносцев сообщает министру, что государь желает, чтобы этот проект прошел, что Его Величеством приняты в этом отношении вполне определенные решения, и добавляет конфиденциально, что он, Победоносцев, желал непременно принять сегодня участие в заседании Государственного совета потому, что ему было поручено поддержать проект министра внутренних дел; проект был бы перенесен на общее собрание Совета, потому что при предварительном рассмотрении его в департаментах он не мог быть принят меньшинством голосов - 9-ю против 13. Гирс видит, что адмирал Посьет [министр путей сообщения] исчезает в начале заседания под тем предлогом, что "дело, его не касающееся". Он говорит своим соседям, что предпочел бы последовать этому примеру или воздержаться от голосования, так как недостаточно знаком с вопросом, но, раз необходимо высказаться, он может это сделать только в согласии с тем, что ему подскажут его совесть и то впечатление, которое он вынесет из дебатов. После того как министр внутренних дел изложил свой проект, берет слово недавно приехавший на несколько дней из деревни бывший министр юстиции граф Константин Пален и, несмотря на свой неправильный русский язык и чисто немецкое произношение, с увлекательным красноречием доказывает безрассудство проекта: "Я, как ферноподданный моего касударя, не могу коворитъ против моей софести, и этот негласный разбор жалоб, приносимых на участковых начальников, вернул бы нас ко времени, когда какой-нибудь секретарь решал и подносил дело к подписи людей, которые ничего о нем не знали. Такой закон пал бы пятном на священное имя касударя и на его царствование" и т.д. и т.п. Одним словом, с образцовой откровенностью и прямотой старый государственный деятель говорил как истинный "барин". После него высказался в том же смысле M… и, наконец, министр юстиции Манассеин. В очень спокойной, очень умной, логичной и ясной речи он показал, насколько проект министра внутренних дел трудновыполним, не соответствует духу наших судебных установлений, являющихся одной из славных страниц царствования Александра II, и в сущности бесполезен. Благодаря введенным два года назад ограничениям гласности судопроизводства правительство имеет право закрывать двери суда всякий раз, как сочтет это нужным, при публичных заседаниях, а также допускать только желательное ему число свидетелей. Речь эта производит сильное впечатление и проясняет вопрос даже для тех, которые были с ним недостаточно знакомы.
Наступает момент голосования. Гирсу кажется, что, когда государственный секретарь подошел к наследнику-цесаревичу, сидевшему между председателем совета великим князем Михаилом и великим князем Владимиром, Его Высочество слегка покраснел, на мгновение задумался и голосовал, не посоветовавшись и не обменявшись ни словом со своими дядей и дедом. Когда очередь доходит до моего министра, он высказывается за мнение министра юстиции, то есть на стороне меньшинства, голосовавшего в департаментах против проекта Дурново. Победоносцев и Делянов горячо протестуют, но Гирс им замечает, что не может голосовать в противоречии с впечатлением, вынесенным им из дебатов, на которых только что присутствовал. Когда результат голосования становится известным, оказывается, что 21 человек высказались согласно с меньшинством в департаментах, и только 20 - за одобрившее проект Дурново большинство.
Итак, в общем собрании проект министра внутренних дел, о котором было известно или предполагалось, что его одобряет государь, не мог пройти вследствие большинства в один голос, и это был, может быть, голос наследника престола, потому что он голосовал с теми, которые отвергли проект. Эффект необыкновенный! Сильное впечатление. Великие князья Михаил и Владимир, бывший министр юстиции Набоков и даже такие люди, как Абаза и Сольский, сочли нужным голосовать "за". Узнав о неожиданном решении цесаревича, некоторые как будто бы сконфужены и стараются оправдаться тем, что вопрос якобы не имеет большого значения. К довершению всего по окончании заседания наследник подходит к графу Палену и говорит ему комплименты по поводу произнесенной им прекрасной речи. При этом рассказе меня охватывает волнение, такое волнение, что я чувствую, как у меня сжимается горло и подступают слезы. Какое счастье, если этот молодой великий князь обладает характером, имеет уже свое мнение и мужество его отстаивать, и особенно если он доступен тому, что справедливо, честно, смело и бескорыстно. Гире говорит, что положительно считает его таковым и что Россия будет многим обязана моему старому другу Хису, который неустанно стремился внушить своему августейшему ученику чувства моральной независимости и благородства и выработать в нем твердость характера. Слава Богу!
Уезжая из Совета, Гире встретил Палена и сказал ему смеясь: "Неисправимый либерал". Граф спросил его, за кого он голосовал, но министр ответил только: "Ничего не знаю".
Гирс признается, что вчера, отправляясь в Гатчину, он был немало озабочен. Не раз в случаях, когда в Государственном совете голоса по интересовавшим государя вопросам разделялись, государь проявлял сильное раздражение против тех, кто был в оппозиции. На этот раз министр нашел монарха очень грустным, задумчивым и почти унылым; Его Величество не сказал ни слова о заседании Государственного совета, но выслушивал доклад с таким грустным видом, что министр был просто огорчен. В этом настроении государь и выслушал очень внимательно доклад по поводу возобновления нашего тайного договора и принял согласное с нашими желаниями решение. По окончании доклада, когда министр хотел откланяться, государь с минуту поколебался, затем пригласил его как всегда: "Не хотите ли с нами завтракать?". По пути в столовую Гирс узнает, что нет абсолютно никого, кроме царской семьи и дежурного флигель-адъютанта великого князя Сергея Михайловича. Последний обычно весел и шутит, но в этот день ему не по себе, его видимо что-то беспокоит; в доме чувствуется гроза. Государь входит и направляется в покои государыни, которая тотчас выходит взволнованная и со слегка раскрасневшимся лицом. У детей тоже очень огорченный вид. Чуть позже приходит великий князь Георгий. Садятся за стол, но цесаревич еще не появляется; наконец входит великий князь, обычно приходящий вовремя, до появления Их Величеств; он занимает место около Гирса, сидящего по правую руку от государыни. Министру показалось, что уходивший на минутку, перед тем как сесть за стол, великий князь Георгий ходил за цесаревичем. Все признаки бурной семейной сцены и порожденной ею неловкости побуждают Гирса стараться поддерживать разговор, но тучи не рассеиваются и всем не по себе. Вдруг государь начинает яростно бомбардировать цесаревича хлебными шариками (Его Величество имеет иногда обыкновение во время семейных обедов бросать ими в сидящих за столом) и говорит: "А что", "Вот тебе" и делает другие шутливые замечания. Лед как будто растаял, проглянуло солнце, все присутствующие чувствуют облегчение. Снова у всех хорошее настроение. Как только встали из-за стола, государь уходит в свой кабинет, государыня тоже прощается с Гирсом, который видит, как наследник направляется в кабинет своего августейшего отца. Он чувствует, что это делается с целью примирения, и спрашивает себя, каков будет результат. Дай Бог, чтобы молодой человек не пошел ни на какой компромисс со своей совестью и чтобы отец, посердившись за несогласное с ним, сумел бы отнестись с уважением к тому, что сын его не боится иметь собственное суждение. В его власти затем разрешить вопрос согласно своей самодержавной воле.
Рассказ Гирса меня сильно взволновал; никто лучше его, этого добросовестного, честного государственного деятеля и нежного, образцового отца семейства, не мог бы передать все оттенки обеих сцен - в Государственном совете и у семейного очага государя. Так хорошо, так отрадно видеть и слышать нечто подобное в наш безобразный, мелочный век.»
P.S. Граф Пален (который, как считалось, был «присяжным параллелен») включен в серию марок «Выдающиеся юристы России». Посмотрел, кто вообще там фигурирует. Пантеон интересный, но довольно странный. За период Империи:
Ягужинский
Державин
Радищев
Дмитриев (Иван Иваныч)
Сперанский
Мартенс
Победоносцев
Кони
Плевако
Пален
Муравьев
Коркунов
Шершеневич
Таганцев
Муромцев
Итого 15 человек. В принципе, все в списке действительно крупные личности (конечно, первые четверо вообще юристами в строгом смысле не были: трое лишь занимали важные юридические должности, а Радищев здесь просто ни к селу ни к городу). Ягужинский присутствует только потому, что первый генерал-прокурор, хотя были на этом посту люди гораздо крупнее, например Вяземский при Екатерине. Нету Десницкого – непорядок. Пален – приятное удивление: он мало известен, хотя и достоин. Отсутствие его предшественника Замятнина, при котором была проведена великая судебная реформа – неприятное удивление. А полное отсутствие и других отцов этой реформы уже изумляет. Ну хотя бы Зарудного включили, что ли, ведь он был главным двигателем всего дела… Муравьев, которого Кони так охаивал – тоже скорее приятное удивление; но тогда должны бы быть и его предшественники, Набоков с Манасеиным. Плевако – фигура фольклорная, чему и обязан местом в списке; были ведь и другие адвокаты не хуже, к тому же много написавшие, как Спасович или Карабчевский. Нет Мейера - странно. И если есть Коркунов, то непременно должны быть Градовский и Чичерин. Еще я добавил бы Фойницкого, Сергеевича и, пожалуй, Петражицкого.
Галерея советских юристов мала до крайности, и это понятно: право – наука антисоветская, а советская традиция – принципиально антиправовая, так что после 1917 г. юристу развернуться было трудно. Список таков: Руденко, Туманов, Алексеев. И это всё! Странно, что нет Тункина, это как бы «советский Мартенс», фигура крупная и общепризнанная. Также из цивилистов могли бы кого-нибудь включить, ну хотя бы Иоффе… А не то совсем уж голо и скудно.
И, конечно, любопытно было бы посмотреть на подобную серию лет эдак через сто - кто будут в глазах наших потомков "марочными" юристами…