200 лет Александру II

Это тот случай, когда кажущийся масштаб личности как будто не соответствует масштабу деяний: реформы – великие, а где великий реформатор? Однако ум правителя заключается не в том, чтобы за все браться самому, а в том, чтобы не мешать делать другим. Открыть, так сказать, дорогу новому и неизбежному, не препятствовать. Laissez faire, laissez passe. В этом мудрость Александра II и его величие.

О реформах его разглагольствовать не стану – и так понятно, что они были великие, тщательно проработанные и спланированные, что это плод усилий множества просвещенных людей, которым монарх предоставил карт-бланш, и что это последний раз, когда нечто подобное вообще удавалось. Вместо долгих рассуждений просто дам нарезку цитат, передающих черты его личности и времени.

М.М.Осоргин, бывший ученик Пажеского корпуса, впоследствии губернатор: «Когда государь вошел наконец в нашу залу (я видел его в первый раз в жизни), окруженный целой свитой, среди которой наше грозное начальство тонуло, как пигмеи, окинул нас с высоты своего большого роста добрым, ласковым взглядом и громким картавым голосом, коим отличался Александр II, сказал нам: «Здравствуйте, дети!», я думаю, не я один почувствовал такой прилив любви к нему и преданности, что готов был исполнить любое его приказание и нашел бы силу исполнить невозможное. Когда же он двинулся вниз по лестнице, мы бросились его провожать, все начальство было смято, мы его окружили вплотную. Это был такой энтузиазм, такое «ура», что и описать нельзя. Я, как более слабый, был оттиснут, все же на улице успел прицепиться к саням государя. Вся толпа наша, когда государь отъехал, бежала, крича «ура» вплоть до Невского, где он велел тронуть лошадей крупной рысью и нам крикнул: «Марш домой!»... Государь, уезжая, отпустил нас на три дня.» «Умел этот великий государь сочетать царственность с таким иногда сердечным вниманием, что благодарное, умиленное чувство оставалось как светлое воспоминание на всю жизнь».

А.Н.Куломзин, в будущем председатель Государственного Совета, а в момент знакомства с царем – товарищ министра гос. имуществ: «Не успел я вступить (в его кабинет), как был обласкан его взглядом и милостивым словом, и всякая робость у меня пропала. Доклады я, конечно, знал, как требовал государь, наизусть. Но едва я открывал рот по мелким делам, как государь, отгадывая по первому слову предмет доклада, произносил: «О зачете службы», «а, пенсия – хорошо», не давая таким образом мне доканчивать, кому именно предположена пенсия и за сколько лет службы. Когда дело дошло до выдачи пособия вдове, о которой просил Валуев (ему мало знакомой, но которой он имел привычку выдавать такие пособия), на воспитание ее дочери, то государь спросил: «А ты дочь видел?» Я должен был сознаться, что нет. «Так ты посмотри на нее, и если она в таком возрасте, что еще воспитывается, то выдай, а то очень подолгу воспитывают своих дочерей; иной за 30 лет, а все воспитывается».

Когда я начал свой доклад об осушении, государь меня прервал: «А летний доклад об осушении и цифры наизусть – это хорошо». Я как раз сыпал цифрами об осушении болот в С.-Петербургской губернии. «Давно они осушаются, эти болота, знаешь ли, я сам, наследником бывши, состоял председателем комиссии об осушении болот в С.-Петербургской губернии – и с тех пор все осушают». Государь был в ударе и в каком-то блаженно-спокойном состоянии духа. Лишь позднее я узнал, что в это утро он совершил то, что считал рыцарским долгом чести, т.е. обвенчался с княжной Долгоруковой, дав ей титул княгини Юрьевской». (Между прочим, эти недавно опубликованные воспоминания Куломзина, ведавшего железнодорожными делами в эпоху «концессионной горячки», ставят крест на россказнях о коррупции Юрьевской и даже самого царя, которые так любят повторять красные публицисты: из них следует, что близким к императору лицом, которое злоупотребляло своим влиянием, была вовсе не Юрьевская, а министр двора Адлерберг. См. также мои статьи на LegalReport о борьбе коррупцией в Рос. империи).

Куломзин же - о проницательности царя и понимании людей: «Победоносцев… по личной просьбе Лорис-Меликова назначен был Александром II обер-прокурором Св. Синода, причем Александр II, не доверявший Победоносцеву, сказал Лорису: «Я делаю это по твоему настоянию, но помни, ты будешь раскаиваться». (Рассказ Куломзина в общем подтверждается дневником А.А.Половцова: «При назначении его он сказал Палену, который передавал мне это, что Победоносцев иезуит и что в этом выборе придется впоследствии раскаяться. В виде выражения своего несочувствия Александр II назначил Победоносцеву 12 тысяч рублей жалованья, тогда как все остальные министры имели оклад 16 тысяч рублей.»)

А.Ф.Кони, председатель суда в деле Засулич: «Государь не потребовал моей отставки, хотя довольно долго продолжал, как мне это говорил Набоков, вспоминать с упреком о деле Засулич. Мысль о моей виновности в чем-то по этому делу, очевидно, была плотно посеяна в его душе и давала по временам ростки. Однажды это выразилось даже трогательным образом.

В 1879 году меня постигло жестокое семейное несчастье, породившее во мне одновременно и невольное родственное самолюбие и чувство русского гражданина и строгое миросозерцание судьи. [Брат Кони Евгений был осужден по делу о подлоге и растрате и отправлен в Сибирь; мать отправилась с ним; всё это бросило тень на самого А.Ф., и без того уже скомпрометированного делом Засулич]. Оно обрушилось на меня в момент тяжелой болезни, последовавшей за смертью моего отца, и вызвало временный паралич языка и верхней части тела. (…) В это время, еще слабый от болезни, я должен был по какому-то делу быть у министра Набокова. Он не мог не коснуться больного вопроса, но при этом сказал мне: "Когда я доложил государю о происшедшем (с Евгением Кони), он спросил меня, имеет ли это какое-либо отношение к вам, и, узнав, что имеет и самое близкое, сказал мне: "Передай ему от меня, что хотя я и сердит на него за дело Засулич, но я понимаю, как ему должно быть тяжело теперь, и искренно его сожалею. Скажи ему это!"»

Александр II – о народовольцах: «Что эти люди травят меня, как дикого зверя? Я даже не сделал никому из них никакого личного благодеяния, чтобы они настолько меня ненавидели".

О.Любатович, народоволка, со слов Халтурина, подготовившего под видом придворного столяра взрыв Зимнего Дворца: «Кто подумал бы, что тот же человек, встретив однажды один на один Александра II в его кабинете… не решиться убить его сзади просто бывшим в руках молотком?... Считая Александра II величайшим преступником против народа, Халтурин невольно чувствовал обаяние его доброго, обходительного обращения с рабочими».

Генерал-адъютант Философов – барону Н.Врангелю: «Не понимаю, отчего происходят все эти покушения против этого хорошего Царя, а ведь в прошлое царствование их не было совсем и в голову ничего подобного никому не приходило».

Ученый публицист К.Ф.Головин – профессору А.Д.Градовскому (указывая на портрет Николая Первого):

«Ну скажите, Александр Дмитриевич, отчего при нем вот, хоть и был он крутенек, никаких попыток к насильственному перевороту не было? А теперь, несмотря на то, что гораздо легче живется — эта все растущая крамола, при полном безучастии всех, призванных быть охранителями?
- Вот видите, - ответил Градовский, - при Николае Павловиче был поставлен высокий барьер, и все знали, что он не опустится, и перескочить через него нельзя. Ну, и сидели смирно. А тсперь барьер то опускается, то поднимается опять, и никто хорошенько не знает, что дозволено, что нет: оттого-то и пробуют через барьер перескакивать...»

Головин же - о покушении Соловьева на жизнь Александра в 1879 г.:

«Два дня спустя… я встретил А. Н. Куломзина, бывшего тогда товарищем министра государственных имуществ, и спросил у него, как он объясняет себе поразительное хладнокровие общества в виду опасности, грозящей ему самому. Ответ Куломзина стоит записать.
— Настоящего антагонизма между нами и революционерами нет, вот в чем дело, — сказал он. — Непрерывная цепь связывает людей самых благонамеренных с заговорщиками...
А.Н. Куломзин был совершенно прав. Оппозиционный дух чувствовался в самой правительственной среде. Люди, слегка задетые какой-нибудь официальной бестактностью, либо недовольные системой классическаго образования, бранили правительство огулом, совершенно забывая, что все их существование с этим правительством связано».

Из дневника графа Ламздорфа, дипломата, будущего министра иностранных дел: «Мы с моим приятелем вспоминаем парады, на которые ходили смотреть во времена нашей молодости, элегантность и обаяние покойного государя и очаровательной императрицы Марии Александровны». «Поднявшись к министру (Н.К.Гирсу), я нахожу его в голубой гостиной, и он вместе со мной останавливается перед портретом покойного государя… вспоминаем о его доброте, о неизъяснимой привлекательности его августейшей личности… Вспоминаем, как просто покойный император и императрица Мария Александровна справляли свою серебряную свадьбу в апреле 1866 г. Не было никаких подписок, никакого блеска и никакого перерыва в ежедневных обязанностях – это был действительно чисто семейный праздник, который не мог ни приостановить, ни задержать работу великого монарха».

К сожалению, Александр II не был фотогеничен, и снимки не передают натуру этого жизнелюбивого человека – на них он обычно выглядит несколько мрачноватым и как бы замороженным. Лучший портрет его – кисти Маковского, где он изображен с сигарой в руке и с Милордом, ирландским сеттером, в ногах (Милорд был при нем 20 лет неотлучно, даже на войне, его весь Петербург знал). В литературе же Александра достовернее всех изобразил Марк Алданов в романе «Истоки». Там он получился «как живой».

Не случись варварской «русской революции», Александр II был бы увековечен у нас примерно так же, как его ровесник Виктор-Эммануил в Италии, то есть памятники и улицы в его честь были бы в каждом крупном городе; собственно, так оно и было до 1917 года, и во всех судах тогда непременно висел его портрет, как «отца» Судебных уставов.

Но все уничтожено – и памятники, и сами суды. Впрочем, Александр II – единственный на свете человек, именем которого назван драгоценный камень, к тому же стоимостью своею уступающий разве что алмазу. А это тоже – памятник… Как писал Лесков в очерке «Александрит»:

«Мне досталось кольцо с александритом, шедшее с руки одного из незабвенных людей царствования Александра Второго... Кольцо было сделано довольно затейно и идейно - с символизмом: камень покойного государя Александра Второго сидел не один, а его окружали два, чистой воды, брильянта. Они долженствовали представлять здесь собою два блестящие дела прошедшего царствования - освобождение крестьян и учреждение лучшего судопроизводства, которое сменило старую "черную неправду".»

В заключение – непременно картинки, ибо куда же нынче без них: