Доклад предполагался о русско-австрийской политике времени Николая Первого. Суть замысла: «Очень было бы интересно и важно в деликатных, но достаточно прозрачных выражениях показать государю, что, как упорное австрофильство графа Нессельроде заставило его проспать образование противорусской коалиции на Западе и привело к катастрофе Крымской войны из-за Восточного вопроса, так и в наше время тот же Восточный вопрос может привести нас к еще худшей катастрофе; упорное англофильство Сазонова толкает нас на конфликт с немецкими империями».
Таубе рискнул, и вот что из этого вышло:
«Слушали меня с большим вниманием и, в частности, государь не спускал глаз с докладчика, дошедшего, наконец, до критической части, - послесловия – своего доклада.
И тут сразу почувствовалось, что атмосфера моей аудитории изменилась. Прежде всего бросилось в глаза – государь теперь все чаще наклонялся к лежавшему перед ним листу бумаги и стал тщательно выводить на нем какие-то арабески; сидевший от него справа его личный друг граф Сергей Дмитриевич Шереметев поглядывал с видимым любопытством, но и с некоторым смущением; наконец наш фактически председатель Общества великий князь Николай Михайлович не скрывал своего неудовольствия, то метая на меня строгие взгляды, то пожимая плечами и беспрерывно ерзая на своем кресле слева от государя. Остальные присутствовавшие теперь уставились каждый в лежавший перед ним лист бумаги».
По своей исключительной благовоспитанности Николай Второй ничем большим не выразил своего неудовольствия и даже похвалил выступление Таубе. Но в конце того же 1914 года на деловом докладе у императора (Таубе был товарищем министра народного просвещения) Николай вдруг сказал ему:
«А вы знаете, при Вашем последнем докладе в обществе я во время чтения был Вами несколько недоволен: вот, думал я, профессор-теоретик, который из прошлой неудачной русской политики времен моего прадеда выводит свои опасения относительно сохранения мира при мне, а я, ведь, был твердо уверен, что если когда-нибудь дело дойдет до столкновения с Германией, то это будет, во всяком случае, уже не при мне…»
«Это признание очень скорбно прозвучало, и очень было мне тяжело его выслушать», - заключает Таубе.
Сам Таубе не складывал вину всецело на какую-либо страну: он полагал, что всеобщая война вполне могла начаться и раньше, и только «личное нежелание трех императоров вступить в смертельную для их монархий борьбу» позволяло, до поры до времени, гасить возникавшие там и сям вспышки, не доводя до общего пожара. Причину войны он находил в области идей - «в отходе громадного большинства народов и государств… от христианских начал любви и мира, т.е. мирного сожительства и мирного между собой соревнования к грубо-эгоистическому корыстному взаимоотношению, основанному на государственном аморализме… Всеми своими действиями государства и их правительства показывали, что для них нет ничего ни справедливого, ни несправедливого, ни честного, ни позорного, а только полезное или вредное, выгодное или невыгодное в данную минуту».
И еще деталь - довольно интересная в свете последних злоключений с «томосом для Украины». После того как Сазонову удалось договориться, поначалу устно, с англичанами о том, что России после завершения войны передадут проливы, - причем Щегловитов (министр юстиции), как настоящий юрисконсульт, проел другим министрам плешь насчет необходимости закрепить это дело на бумаге, что англичане с неохотой и сделали, - после этого в Святейшем Синоде «тоже в архисекретном совещании был поднят политико-канонический вопрос о том, что же в случае присоединения Царьграда к России произойдет в тамошнем так называемом вселенском патриархате? И синодалы разрешили этот деликатный вопрос следующим образом.
Раз Константинополь превращается просто в губернский город Российской империи, то нет никакого основания выделять «вселенского» из ряда всех других русских епархиальных архиереев: да превратится он посему в архиепископа Константинопольского и вызываться он будет время от времени для заседания в Святейшем синоде и, как и другие архиереи, по особому Высочайшему вызову. Так через 14 с половиной веков после святого Льва Великого, папы Римского, запретившего Константинопольскому архиепископу называть себя «вселенским», об этом как будто вспомнили русские иерархи».
Я отнюдь не уверен, что именно так оно и было бы в случае предположенного успеха, - статус Константинополя вряд ли мог быть губернским, да и не от Синода это зависело, - но сам ход мысли достаточно любопытен.
ПМВ была едва ли не самой важной войной в европейской истории по своим социальным последствиям (Вторая – лишь ее продолжение, она впечатляет размахом операций, но по значению своему уступает Первой). Это война без победителей – проиграли все страны, просто в очень разной форме и степени. Никто не вышел из нее более сильным в отношении политическом, не говоря уже о прочих, никто ничего, по большому счету, существенного не приобрел. Так что, пожалуй, Таубе был прав, назвав ее «коллективным позором». Но избежать этого позора, подготовленного всем ходом полувековой истории, было вряд ли возможно.
А начиналось все очень мило, с «тарелочек». Вот одна такая, приобретенная мной по случаю в Антибе – вещественная память об Entente Cordiale…
